Календари > --- > Люди расселин. Глава 1
Люди расселин. Глава 116-07-2011, 19:24. Разместил: Куклев |
|
Люди расселинГлава 1Перед нами глубокая расселина горы Мориа с ее самовоспоминанием о Соломоне - Утешителе и о его Храме и Голгофа, над которой шатаются ветры разных широт.
Эту расселину древние почитали как гробницу Адама. Здесь впервые смерть посетила людей, бывших андрогинно бессмертными. Расселина разделила Иерусалим на две части, небесную, а также считалась вратами Хтонического мира, где происходили подземные посвящения.
По велению Соломона-Утешителя она была засыпана, и на этом месте по воле Провидения впоследствии совершилось распятие Христа-спасителя, где его мертвое тело было опущено в землю и, разверзнувшись, расселина поглотила Христово тело и снова сомкнулась. Так появилось космическое тело Христа, и вся земля стала гробницей Христа, а люди расселин стали принадлежать Земле и Космосу.
Щель - это впадина, устремленная к центру... наиболее устойчивое место с высоким давлением. Устойчивость, вернее точка устойчивости, важное понятие. Чуть что не так, и потеря равновесия, все пошло наискось, и ты падаешь и ударяешься о космическое дно.
Очень важно научиться жить в неустойчивости. В этом один из секретов мистики падения и мистики восхождения.
В щели всегда сквозняк, поэтому сквозит. Раз так сквозит, значит это сквозь. Жизнь в щели - это когда дует со всех сторон и задувает свечи. Бытие в расселине не актуализируется, ибо есть всегда присутствие ощущения самоидентичности, связанной с индивидуализацией, которая всегда противостоит массовому, усредненному, эволюционирующему очень медленно, как поворот Плутона.
Плотность усреднения - это то вещество, на котором держится нынешний социум, демократия, цивилизация, изобретая понятные для всех правила и законы. Индивидуальность - признак культуры, как внутренней, так и внешней. В аксиоматике расселины, скорее, развивается Знание, чем наука, так как это вещи разные. А если и развивается наука, то наука об исключениях, которая называется патафизикой. Патафизика занимается всем редким, недоступным и лишенным всякой привлекательности для массового сознания. Как только мысль или идея становится понятна всем, она погибает. Это еще заметил Лев Шестов. Расселина не изолирована, космос держит ее в своих лучах. Это густо пранированное место, называемое в разные времена по-разному: Шамбала - Шем-ба-юль (эль), Тарима.., место, которое искал в своем походе на Восток Александр Великий.
В расселине всегда прохладно, зябко, зыбко. Зыбкий рассвет, колеблясь в своей неустойчивости при восходе солнца, уничтожает пространство. Там, где есть рассвет, там нет пространства, но в то же время присутствует понимание, способность видеть как и почему в одном вопросе. Опыт, который совершают люди расселин, состоит из одного вещества, и поэтому возможно понимание друг друга без потуги.
Для того, чтобы понять друг друга в социо-культурных мирах, необходимо делать усилие трех центров, и то, чтобы эти три центра включились одновременно.
Итак, светолитие, когда умный свет нисходит в творческих трезвениях, идущий из подлинных источников, когда происходит мгновенное узнавание, и где автор не является гостем своего текста. Он играет текстами и контекстами двигающихся из различных потоков. Многоплановый символизм, построенный на спонтанности, приводит к всплескам интуиции и работе осознования над тем, что происходит.
Щель - состояние промежуточности, это условие способности быть, когда не делается усилий на пробивание чего-либо, что требует сил отождествления, при котором теряется двойное виденье.
В расселине нет проблем самореализации. В социо-культурных мирах одаренный человек должен вести сражение за право творческого существования и стремиться вырваться всеми правдами и неправдами из неизвестности, из мира анонимов.
Вспомнилась строчка одного поэта..."Мы ночные анонимы, неосязаемы и неискоренимы..."
Эти слова выражали вечный поиск, когда все личины сняты на фоне лика безмолвия, рождая иллюзию философии преимущества, единственным преимуществом которой является отсутствие модальности надо в стране остановленного мгновения.
В расселине нет покоя или, вернее, он есть, как у горы, которую наблюдаешь при заходе солнца. И взгляд из расселины - это взгляд из тени на свет и этот взгляд дает возможность жить, подключаясь к всевозможным потокам, приводящим к данной точке пространства и времени, не ослепляясь ярким светом.
Описание этой реальности достаточно трудно, потому что это всегда система неопределенности, оперирование нетрадиционными архетипами древности и архетипами будущего, взаимодействие со следами полуживых и давно умерших людей.
Почему все-таки щель? Потому что существование в других пространствах, это значит возможность быть самим собою, в окружении, которое не есть ты. Тут возможна всемирная наглость и бедная мудрость, постоянное самоуничижение и естественная скромность... и многое такое, что в обычном мире людей не проходит. Но пора перейти к описанию тех, кто составляет население расселин.
Какой это будет жанр? Жанр биографий, или критическое житие, мениппова сатира, или миф? Или это будет нарочитое совмещение разнородных жанров и источников, смещение пространственно-временных конвенций? Не знаю... текст что-то проявит, покажет, сделает скрытый намек через игру символа через смелый контраст оксюморона, который, сжимаясь, начнет игру тропов и фигур. ЛюдвигЯ познакомился с Людвигом заочно, через одного своего приятеля С. Это было в день пречистого четверга, у него на островке под названием "Красная сосна". В тот день стояли огромные горы облаков на фоне красно-бежевого неба. Они находились совсем недалеко, но в тоже время у них был неприступный вид гор Тибета. Холод первых дней апреля и отсвет за этими псевдогорами создавали нереальную атмосферу. Миг места вдруг приобрел другое измерение, пространство изменялось буквально на глазах, и даже местный ручей, в котором неожиданно ожили океанские водоросли, казался необычным источником. Во время этих медитаций С. все время говорил о своем преподавателе орнамента, а мой товарищ в тот период учился в Строгановке.
Полное имя его преподавателя было Людвиг Генрих Маврикович. Но как-то было неудобно называть его так, получалось наподобие Акакия Акакиевича, а просто Людвиг - звучало...
Так вот Людвиг знал хеттский алфавит и многие другие алфавиты древних этносов, постоянно перемещающихся в ее недрах. Позднее по его мнению Хетти, Хайты пришли в Японию и основали древнюю столицу Нару (что-то похожее излагает Лев Гумелев в своей книге "Этногенез").
Также он им рассказывал про загадочную культуру этрусков, алфавит которой известен, но не прочитан ни один текст до сих пор, и т.д.
Все это подавалось в сильной энергии и концентрации, носителем которой не мог быть мой приятель, человек скорее художественного склада. Хотя для него высокая информация не была присуща, он передавал ее хорошо, усиливая на свой лад и манер. То ли от медитаций, то ли от герметической информации, В, когда ехал обратно домой в метрополитене, распредметился. Лица людей, при небольшой концентрации на них, воспринимались на зооморфном уровне, то есть при взгляде на сидящего напротив, В видел прячущегося животного.
Этот феномен восприятия и пробужденная чувствительность продолжались несколько дней, чуть-чуть напугав меня. Это, может, и послужило помехой к физическому контакту с Людвигом, правда, осталось направление, в котором В продолжал двигаться. От этого источника веяло упругой духовной свежестью, интуитивное сознание приносило немыслимые знаки, вибрации и символы, которые и приводятся ниже.
Позже В узнал, что такой уровень общения с Упу-гуру является естественным, что, никогда не встречаясь на физическом плане с учителем, получаешь от него сильный толчок и канал.
Вскоре С сообщил, что Людвиг умер, и что его архив достался его жене, которая ничего в этом не смыслит. В это мало уже интересовало, так как он чувствовал, что Людвиг не умер, а просто ушел с физического плана, давая В инсайт в ЭО досферу. Импульс, который создал Людвиг, развивался в определенную энергию.
С при встречах продолжал рассказывать какие-то новые подробности, трактуя их по-своему, но для В это были просто слова, ничего не значащие, он находился в потоке, куда его звал Людвиг и откуда шла информация другого порядка, которую можно было назвать Знанием.
В даже пытался все это объяснить С, так как мы можем сколь угодно стремиться к объяснению друг другу, но так и не объяснить. Существуют пределы интерпретации Себя, Другого, Текста, но это всегда лежит в модальности собственной глупости, которая является непониманием своего предназначения или слушанием пути.
Вот несколько символов и проекций из Потока Людвига. Двойная спираль - символ Бога в древности. Знак деления: стрела и лук, перо птицы. Крыло птицы - символ парения. За машущим крылом ночной птицы.
Бог Мандраш; Мидраш - изучать глубоко и т.д. сквозило по разным архетипам древности. Надо было составить карту, чтобы не заблудиться. Создание карты опыта дает возможность установить связь полноты, соединить в прекрасное разорванные элементы процесса.
Карта Людвига лежала лет 25, оставаясь смесью реального и воображаемого путешествия... как вдруг появилась Инга, женщина, скажем, без возраста... она показала маршруты на этой карте, подтвердив многие мои предположения...
Инга училась в аспирантуре Строгановки и воочию видела Людвига, проходя у него курс. Она была девушкой простой, из провинции, комсомольская активность не давала ей покоя...
Как-то она шла по коридору, а навстречу ей Людвиг.., когда она пришла в общежитие, на нее неожиданно напал безотчетный страх... вибрации захватили ее, и она пригласила подругу, чтобы ночевать вместе... На следующий день эти перечисленные ощущения прошли... Людвиг во время бесед над диссертацией подсовывал различные брошюры, научно-популярного толка, проводя через этот язык к более глубинной информации. (В то время в СССР таких книжечек по разным направлениям выпускалось множество. Это были книги по семиотике, кибернетике науки.) Через эту информацию она набиралась опыта в когнитивности. Важно было познавательный процесс поддерживать в горячем состоянии.
Через некоторое время она опять шла по коридору училища и навстречу ей опять Людвиг.., дойдя до конца, она, остановившись, оглянулась... и в этот в этот момент почувствовала, что в нее вошла та безотчетная энергия, которая напугала первый раз... И тут она поняла, что эта энергия как-то связана с Людвигом... На этот раз того страха не было...
С этого момента все в ней резко изменилось... Она поняла, что Людвиг существо другого порядка, иного видения мира, хотя он прошел и царскую каторгу и сталинский Гулаг. А было это так.
Являясь первым советским доктором технических наук (о нем есть упоминание в книге Хан-Магомедова "Пионеры архитектуры малых форм"), Людвиг и этим занимался, но вернемся к сюжетной линии, он был назначен техническим советником к Ататюрку. Зная турецкий язык, он часто беседовал с седобородыми шейхами на различные темы: о суфизме, о мусульманском ренессансе, о Руми, который похоронен в Ко, где и умер Платон, кстати. Шейхи доказывали, что Руми исчез, как зеленый Хыдыр. В общем содержание их разговоров нам доподлинно неизвестно. Сотрудники миссии заметили, что он часто встречается с шейхами и сообщили куда следует.
Шел не то 26-й год, не то 27-й год, и Людвига отозвали, и вскоре, как и многие, он оказался в ГУЛаге, в этом царстве теней, куда не доносились ни звуки Рио-Риты из многочисленных городских парков, ни запахи вкусной еды, ни голоса детей, свободно гоняющих мяч на пустыре.
Из его жизни в заключении известен один эпизод, когда его вызвал начальник лагеря, сообщив, что у его жены рак, и, если он, хреновый доктор, не вылечит ее, то он вынужден будет его застрелить. Для пущего вида начальник достал из кобуры пистолет... Людвиг в ответ пробовал возражать, что он всего лишь доктор технических наук, и к медицине не имеет прямого отношения, но все его возражения закончились быстро. Начальник был человек остроумный, но упертый, и Людвигу ничего не оставалось, как вылечить его многострадальную жену, так как он знал ботаногонисо (наука об астральной сущности трав и растений).
Из щели нельзя высовываться. Это одно из правил людей расселин. Людвиг забыл об этом и поехал в Гулаг. Эгрегор зла не простил его бесед с седобородыми шейхами. Условие передачи или обмена знаниями всегда уникальны, и носят интимный характер. И в заключение хочется привести слова Людвига: "Нигде нам не найти места в странах Востока и Запада. Мы, как летние птицы, нас нет зимой". ВиталийЭту главу я напишу в жанре сентиментального путешествия, наподобие стерновского "Тристрама Шенди", где главные действующие лица были очень страдающими существами, отдающими предпочтение нетрадиционным изысканиям.
Судьба играла с ними определенные шутки, проявляющиеся на разных уровнях: то как Провидение, то как фатум, то она не была слишком строгим судьей, потому что она от слова суть, которую искали в трудностях преодоления, не всегда находя, но всегда стремясь к поиску тайны индивидуального рисунка.
Мы познакомились с Виталием в год Тигра. Кажется, в конце дев. Теперь это воспринимается далекой счастливой порой Астреи.
Это было на полянке подмосковного леса в Мичуринце. Все ждали, когда Юра Климов начнет проводить сеанс Пан-Эвритмии. Я разговаривал с Сергеем Потаповым, о том, что на западе значит многое, а на востоке - ничто.
Сергей, специалист по мандале, чертил в своем альбоме, который он всегда носил с собой, бесконечные диаграммы, поясняя очередную схему, и чем визуализация отличается от воображения. Неподалеку сидел мужчина между 30 и 40, поглядывая на нас. Они были знакомы с Сергеем, и тот представил нас, назвав Виталия кибернетиком, интересующимся проблемами биобратной связи.
Виталий в то время жил в центре, около Балчуга. В тот вечер мы расстались очень поздно, говоря о русской и американской психодуховности. Я лучше знал русскую философию, а Виталий - современных американских психологов. Еще в тогдашнем разговоре нас интересовала линия Петра Демьяновича Успенского, Георгия Ивановича Гурджиева и Джона Кансингама Беннета, третий том которого впоследствии перевел Виталий. Мы говорили о разрыве в эннеаграмном процессе, требующем второго сознательного толчка.
Виталий: Лето. Вы смотрите в окно и видите зеленое дерево с таким количеством листьев, что их почти не видно, а есть только образ одного зеленого дерева. Но вот идет все быстрее и дальше время. Наступает осень, и листьев становится все меньше и меньше. Вы наблюдаете, как, оторвавшись, отдельно слетает каждый лист, уже не замечая дерева в целом... Мы пропустим обязательно тот момент, когда дерево останется почти без листьев. Также не заметим, что дети наши выросли, или как из такого маленького желудя появился такой огромный дуб.
Главное в том ключевом разговоре и в последующих наших разработках, было не повторение традиции, а поиск своих свежих приемов. На основе этой психотехники рождалась наша психотехнология, а традиции и направления наук были лишь дирекциями, подсказками. Помню в те же времена техника гештальта Перлза давалась очень трудно даже в ментальных, продвинутых группах, а спустя 15 лет, похожие приемы использовали заезжие западные психологи даже на уровне массовых групп. Сдвинулось время и изменилось отношение людей к таким процедурам.
Вот несколько тем, которые возникли на наших встречах:
Каждая новая группа давала свою тему и рождала свой мотив, хотя уже складывалась основа, на которой строилась эта работа, противостоящая механике жизни. Этот материал составляли: фиксации, проекции, гештальты, астрологические типы, архитиповые раскладки и т.д. Каждая группа условно говоря двигалась к своему центру, ядру, и проходя различные уровни. От уровня первоначальной с.......сти до уровня эго-групп.
Один аспект был всегда болезненным. Это замена Веры на чувство присутствия и в........сти. "Верю, а понять не могу" мы заменили: Доверяю и стараюсь осознать с последующей версификацией того, что происходит". Ведь проблемы веры как таковой совсем в другом. Для того чтобы люди смогли поверить, Христос заставил себя распять. Вера такая основана на крови и она склеивает людей с предметом Веры, создавая силовое притяжения, символику, а атрибуты, скорее, значки веры, чем сущность. Мы хотели легкого синэргитического сообщества, без жертвоприношений и замеса на крови. Поиски своей парадигмы, своего круга, мы начинали не с критики старых традиций или критики их языка, а скорее на свободной энергии хотели найти способ самоопределения и самоактуализации, не впадая при этом в крайности критических взглядов. Например, некоторые продвинутые и ученые люди, обладающие индивидуальным потоком, войдя в какую-либо традицию, начинают резко критиковать другую позицию другой религии. Такая парадигмальность часто приводит к усилению вещества власти, механизмы которой заведены человечеством очень давно, и стоит какой-нибудь индивидуальности попасть в эти "коридоры власти", как она становится "своим среди чужих".
Когда люди начинают что-то делать вместе, сливаясь в одно тело - семьи, группы, партии - то вскоре возникает проблема справедливого разделения энергии, денег, связей. Все это неизбежно приводит к конфликту, из которого очень трудно добыть ценность, но можно расширить сознание и резонанс путем сравнения. Виталий предлагал человека, не умеющего структурировать конфликт, отпускать из группы или, символически выражаясь, опустить в колоду массовой культуры, чтобы он почувствовал разницу энергетики.
Пройдя этот опыт, когда скатывается групповая энергетика, у участника группы лучше включается рациональная машина самосохранения, лучше решетируются инстинкты. Когда начинаешь жить без групповых подпиток, то измеряешь свою собственную значимость; проходя одиночество, ты лучше узнаешь свою неповторимую индивидуальность. Я тогда считал, что массовое сознание сотрет индивидуальную чувствительность и позволит существовать лишь машинам, биороботам.
На эту тему мне приснился сон, который я назвал: "До свидания, церковь мальчика..."
Мы с Виталием спускаемся по строительным лесам вокруг церкви, с купола вниз. Причем эта церковь была церковью моего детства, куда я забирался в минуты одиночества, и оттуда, сверху, все казалось игрушечным: и люди, и машины, и домик царя Алексея Михайловича Тишайшего. Мы смотрели в будущее из того прошлого, что есть настоящее. И если ты пробьешься сквозь плоть сна, сквозь кровь, сквозь смерть, сквозь время, и увидишь, как полностью померкнет свет луны и солнца, и тебя поведут в рай. У самых ворот ты сядешь, и никто, проходя мимо, не подаст, даже бог.
Тему и образ "веселого нищего" Виталий стал потихоньку в себе воплощать, но лучше всего это его мироощущение передается через следующее стихотворение:
Если ехать из Сан-Франциско не по дальнему фривэю, что значительно делает ближе дорогу к Лос-Анджелосу, а двигаться по шоссе, идущему вдоль океана, то мы неизменно попадем сначала в big Sur, где и находился этот кусок земли с высокими скалами, сползающими вниз к пляжу тропинками, и где на отшибе пасется маленький домик Фритца Перлза.
Эсален был для меня и для Виталия притягательным местом еще в конце 60-х годов, когда Великая метафизическая волна, зародившаяся в Калифорнии достигла и СССР. Сначала в виде книг по новой психодуховности, а потом в виде некоторых посетителей. Это были книги нового типа и уровня, соединяющие западный рационализм и мистическое восприятие мира. Перечислю ряд авторов, которых перевел Виталий и его круг друзей.
Круг тогдашнего чтения представляли: Джон Каниган Лилли ("Моделирование Бога" и др.), Фридриха Перлза (отрывки из его "Внутри и вне помойного ведра"), Меррел Вольф ("Путь через пространство", "Философия без объекта"), Кришнамурти и Бом, Эрик Берн и Йогапанда и многие другие авторы. Эту литературу перевез через брежневские границы в своем "Рэно" некий человек по имени Билл.
Впервые опубликовано в журнале "Гнозис", #11 (Нью-Йорк)
Вернуться назад |