Даже если у ГУМа мелькнём в лихорадке витрин, ну и пусть,
и уставшей походкой пройдём на брусчатый Васильевский спуск…
Ну а там, где гуляли с тобой по Москве, ляжет тихая грусть.
На горах Воробьёвых, с темнотою обнимется белый жасминовый куст.

Только ночь повторять не устанет, что истово любит контрасты,
силуэтов, спелость дикую яблок, в промокших садах розмарин…
А я клялся рассветом, смеясь из окна убегающей трассы
и рассеянным взглядом скользил вдоль туманных витрин.

Каждый раз небосвод вяжет бантики розовых петель,
поутру, посреди облаков, в белоснежных перинах,
только голосом ночи напевает по нотам знакомая ель,
как на старой разбитой пластинке: Марина, Марина, Марина…

Очень холодно стенам, на обоях пятно от желтеющих бра,
как с орбиты сошедший, несётся потерянный атом,
пропадая, смеется в рассвет ускользающий мрак,
предъявив, напрямик, обязательный свой ультиматум,

Лица улиц – усталы, бледна макияжа раскраска,
что-то шепчут деревья и окна и бормочут вблизи,
и тихонько смеётся, припав неожиданной лаской,
незатейливый луч сквозь обветренные жалюзи.