Силуэты в линиях плача, близости щемящая волна.
В синем мраке вычурных небес – зданье, словно, старый равелин…
Спим ли мы, не закрывая глаз? Льется полумрака желтизна,
и слепые окна, напоказ, в ночь свои бинокли навели.
Но принцессой бледного огня, ты сорвешься ласточкой с обрыва:
только зов и страсть. О, этих мертвых петель виражи!
Бросишься к ногам в слепой неточности порыва,
движением теней, из под густых ресниц, меня приворожишь.
А там, где ты и воздух тёпл, как у весеннего Парижа.
Твои глаза слегка удлинены, но наша память подлежит разрыву.
До провожающих рукой подать. Их, остающихся, не вижу
а сожаленье смоет дождь, идущий целый день без перерыва.
Промокли улицы, дома деревья и киоск.
Струя дождя цветного подобна нитям мулине.
Я стыл, я таял, как под свечкой белый воск,
тянулся от огня к тебе, по всей подсвечника, серебряной длине.
Наступит день, учтуться все беззвучные молитвы,
тоска бессонницы закончится рассветом.
Уходит ночь, и равелин, и комната, и ты,
и низко ласточка летит, пугая чёрным силуэтом.
|