Сделать стартовой Добавить в избранное
 

СЕМАНТИЧЕСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ВАЛЕНТИНА КУКЛЕВА


САЙТ О ВРЕМЕНАХ И ЗНАКАХ
Панель управления
логин :  
пароль :  
   
   
Регистрация
Напомнить пароль?
   
Семантическая энциклопедия Валентина Куклева » Другие люди » ЗЕРКАЛА БУДУЩЕГО
Навигация по сайту
О сайте
Актуальные новости
Блог Хюбриса
Виды календарей
Визуальное мышление
Всё о книге
Другие люди
Книга Зелинского
Культурология
Лаборатория культуры
Мелос
Мистерия
Профетическое знание
Путеводитель по Москве
Работа с временем
Свобода
Симвология
Сотериология
Структурное знание
Фронезис
ЭНЦИКЛОПЕДИЯ СИМВОЛОВ
Энциклопедия
эзотерической жизни
Расширенный поиск
Популярные статьи
Облако тегов
абстрактное искусство, алеф, Алистер Кроули, анима, апокалиптика, Березина, большие проекты, брендование, видео, визуальное мышление, время, другие люди, Дугин, живой календарь, здоровье, идентификация, календари, календарь, маркетинг, мелоделамация, методология, неоевразийство, осознанность, петух, Путеводитель по Москве, работа с временем, религия актеров, самоисцеление, Сатья Саи Баба, семинары, символический, символы, синхрония, современная музыка, стилистика текста, стихи, творчество, трансгуманизм, футур полюс, часы

Показать все теги
Другие люди : ЗЕРКАЛА БУДУЩЕГО
 

 

ЗЕРКАЛА БУДУЩЕГО

Поэзия есть дух святой земли
В.А. Жуковский

 

Блаженный Августин говорил: «Не во власти человека то, что приходит ему в голову». И хорошо бы различать, что в тексте от неба, а что от человека.

 

Эмфасис[*] Ровнера — это умерщвленная тайна воплощения. Он, как и Баратынский "любит и лелеет недуг бытия". Свою глубокую тревогу залечивают поэты — поэзией, и в интенсивности поэтичного, достигают точностью игл эннеограмы, создавая поэтику недоверия к миру.

 

Его образная система — основа, которой мучителен свет раздвоения (свет ушел во тьму или свет из тьмы), а текст уходит в будущее. Гностическая поэзия Ровнера свободно говорит о космокенозисе и о суфизме, о свадьбе Востока и Запада, об акмэ русской культуры, о глупости как о модальности, об алхимии артефакта.

 

И о чем бы он не говорил, текст стихотворения естественно кончается, как кончается тропинка, тонкая дорога - символическая увертюра уже сыграна, но окончательное слово не обретено, а  ведь цель поэзии – найти правильное слово.

 

А нам, читателям, остается вкус пустоты, удовольствие от оттенков смысла, затаенная эатемненность коннотаций и радость от тихой прозрачности текста.

 

Голос автора — это хор голосов сознаний, творческий вызов обществу, где расцветает контролируемая человеческая глупость и откуда ушло живое слово.

 

Поэзия Ровнера ээотерична, она исходит от искусства экзистенциального совета ("Монолог Миши"). В подтексте постоянно слышится внутренняя речь как архетип сокровенного, изначального. Его подход основан на снятии всякого рода дискурсов и нарраций, отсюда частое отсутствие знаков препинания и школьного синтаксиса, место которых заменяют знаки припоминания, выводящего на анамнесис[**]. Автор бесстрашно отправляется во все направления; Верх-Низ, Север-Юг, Запад-Восток.

 

Его тексты насыщены иными измерениями: когнитивными, архетиповыми, метафизическими и патафизическими, космическими и мифологическими. Он пытается разморозить слово, вернуть ему внутреннее пространство, разновидность форм и привести его к мистериальному звучанию.

 

В ироничной интонации автор отслеживает тайну русской речи, как бы говоря: посмотри, куда ушел огонь мысли?

 

Он зовет миф погибшей культуры или ищет грядущий миф Аквариуса. Его мир уже не будет статическим христианским, иудейским, ни мусульманским или буддийским. Он создает индивидуальный миф, чтобы получить иной опыт воплощения, опыт зрелой индивидуальности.

 

Нам же предстоит расшифровка этого порой невнятного  подстрочника.

 

***

 

Какие образы автор хочет воспроизвести? Какую построить концепцию стихотворений, какие смыслы получить.

 

Мы же попытаемся определить, что есть поэтическое в текстах автора или — как «из сумы достает свирель козлоногий Пан».

 

«Там среди белых стволов нежно-душистой поляны, мудро-беспечный флейтист там музицирует Пан».

 

Что есть поэзия? Она лишь чудесное разгадывание подстрочника, называемого небом, историей, плотью темного, как невнятные начертания майи. Поэзия — всего лишь перевод, способ переключения одного вида энергии — энергии тенистых лип, глубоких омутов, муравьиных тропинок — в другую, в зрительно-звуковой ряд. В стихах есть та особенность, что они как увеличительное стекло, усиливают чувства слушателя, а если нечего усиливать, то поэзия бессильна.

 

 

Поэзия Ровнера — это примеры почти из всей онтологии русской поэзии: от Жуковского и Лермонтова, от Пушкина и Баратынского, через Тютчева к Гумилеву и Вагинову. Сочетая разные линии и разнообразные поэтические элементы, как в эпоху плетения словес, он создает свой метаконтекст, где и происходит угадывание смысловых фигур времени, того, что содержится в потенции, но уже проклевывается... соединяются отдаленные ассоциативные цепи... эта живая ткань и она легко складывается, легко прощупываются швы, сшитые рукой мастера. Это — технэ (ремесло, искусство, наука).

 

Особенно это чувствуется в "Грете", шуточно-ироничной поэме, с вплетенными в нее музыкальными этюдами 15-летнего, когда они писались, Антона Ровнера. У автора "Греты", все слажено и светло, все лучшее приходит без натуги, он играет со своими персонажами, они -предмет его забот и утешение его досуга.

 

Зачем магия светлой грусти пушкинских строк или ахматовской печали: "И печальная муза моя, как слепую водила меня". У автора тоска нарочито занижена, и свидетели ее — "лишь поросль дикая да псы слепые". Грусть, печаль, тоска — вот энергия вещества, которая водит музу поэтов по бесконечному лабиринту теней, но время красоты (как и истины, счастья и т.п.) прошло, и наступило время жестких номинаций.

 

«Где Баратынского тень, (тонкий флюид Аранзона), где зачарованный сад...», — грустно иронизирует автор.

 

Одно из самых гностических стихотворений Баратынского "Недоносок", "мир я вижу как во мгле", находит свой отсвет в таком тексте: "Я восприятьем вовсе не глубок,/ могу принять лишь столько и не больше,/ я энаю лабиринты городов..." Авторский герой, как и "Недоносок" между небом и землей застрял и признается: "я не умею ничего поправить,/ всегда испорчу, потому и не берусь..."

 

Это состояние не постсимволизм маргинального, а опыт другой культуры выражения, признак наступающего модернизма. Это перевод астральных проекций на язык поэзии, где важно, как я мыслю, и что мыслю, а не то, что делаю и как делаю.

 

Поэзия — это внутренний голос вещей, который они подают, когда на них спотыкается взор автора: "очки лежали на пустой тарелке... чихнул, взглянул на часовые стрелки". В авторской эстетике, это не греческое "просопон" (то, что бросается в глаза) и не то, что предстоит перед взглядом, а то, что откликается на зыбкость колеблющейся мысли.

 

Каждый поэт работает с временем, с вечностью, с богом минуты. У Ровнера время проявляется очень неконкретно без датировки и уходит светло и беспечно: "С собою время унесет,/ и смех и слезы и упреки,/ и нас с тобой, мой друг жестокий,/ и этой книжки переплет".

 

Стихотворение "Ганнибал" — это контрпоэзия неожиданных ритмических и синтаксических ходов, это силабика, где отсутствующие рифмы, усекают текст, делают его кратко-полным.

 

Стихотворения "Кирие Элейсон" и "Персефона" погружают в мифологический контекст, где воображение теряет память о своем происхождении. Язык воображения, как нам это представляется, соприкасается с реальностью, дает право на существование поэзии, ибо поэзия сейчас приходит к концу, ценность поэзии в том, что она никому не нужна.

 

Ровнер любит в поэзии выражать то, чего нет ("Я хочу того, чего не бывает" 3. Гиппиус), но это не поза, а скорее "Ход Королем", игра трикстера. Он как бы получает удовольствие от того, что некоторых заставляет плохо думать о себе, он как бы любит свои морщины и щербины, которые из песни не выкинешь: "лысый, горбатый, хромой, я возвращаюсь домой", при этом сохраняя гностический обет, храня неомраченным в печалях дух.

 

Что есть поэзия? Поэзия — это то, что можно прочесть в один присест, так сказал Эдгар По, это когда на "корточках грустный мальчишка", это когда Пракситель не трогает высыхающую глину, это когда из проулка выползает темнеющим пятном сумрак цвета спелой сливы, это когда одноглазый циклоп Полифем, охваченный страстью к нимфе Галатее, сидя в одиночестве на берегу моря, поет песни о своей несбыточной любви.

 

Вторая часть, "Тропы", содержит в себе ведическую гармонию, которой в свое время был верен В.А. Жуковский: жизнь земная отвратительна, тягостна, механична, и любое чудо реальнее, чем не чудо. Наш автор тоже поглощен «поисками чудесного», он как бы говорит: «Жизнь наша стала бы прекрасней, если бы увидели ее низость и ничтожность, механичность».

 

Если Василий Андреевич выявил славянский архетип поэзии, создал жанр поэтической прозы (Матео Фальконе — переложение Мериме), то Ровнер идет к тем истокам, где слышен звук и откуда звучит музыка, дающая правильное дыхание ("Музыкой была метель - фисгармония! Анемоны и смычки и флейты"), но это не мелос, как у И.Бунина («И цветы и колосья, и полуденный зной..»), а скорее то, что вытекает из него.

 

Поэзию от музыки отличает символика слов. Звук первоначальнее смысла, он главный в поэзии, он дает человеку его слово. Слух различает 7 октав в музыке, 22 буквы в алфавите и 12 нот. Молитва вообще идет без звука, хотя глубокая поэзия и есть молитва. Такое ощущение, например, возникает от чтения лермонтовского "По небу полуночи ангел летел". Луночь — это звук литургического голоса на славянском, а не на русском языке, где рифма всегда насилие над ритмом и текстом ("рифы рифм").

 

Молитва без слов, это дар покаянной молитвы: "и в небесах я вижу Бога", ведь видеть Бога — это смерть в ветхозаветном контексте.

 

Если вернуться к традиции русской поэзии, то Лермонтов — это религиозный опыт без Бога, злые остаются живыми, Люцифер не наказывает, наказывает Бог. У Ровнера нет лермонтовской грусти. Он общается с фатальной грустью ислама. У него наперегонки бегут:  не любовь, не надежда, а смерть, как бы играя тщетой существования. Алетическая модальность[***] слова — это возможность говорить с воображаемым космосом. Из пламени и света рождается слово Лермонтова, из темноты и тени рождается слово автора («Хемницер удалился в тень»).

 

Тема «тени» тоже традиционна в русской поэзии. Тень в мире Тютчева это второе тело, она важнее понятия души. Все живое отбрасывает тень: "душа моя — Элизиум теней, теней безмолвных, светлых и прекрасных..."

 

Кстати, семантика тютчевского "как?" У Ровнера нет "как", у него нет тайны трансфера. Духовность его текста теневая: как будто Бог есть, но в подтексте Бога нет ("Нет ни поэзии, ни Бога, ни меня").

 

В его стихах нет однозначности, знак воображения витает над ними, создается графика античных сражений, героев, полисов. Стихотворение "Антибес" — это процедура узнавания, где отыскиваются сады и запахи городов детства.

 

В стихотворении "Второе послание жене" слышится, как звенят золотые ключи Марии, это скорее алхимический "символ сестры", чем "вечно невеста и вечно жена".

 

Что есть поэзия? Поэзия — это сверхредкий звук японской флейты, это мотив распада — отказа от творчества, это пикантное и искреннее в сочетании со святостью — это пробуждение от грез или наоборот погружение в грезы, это когда спустя какое-то время всплывают незаученные строки, прочитанные вскользь, это когда сквозишь сквозь сквози.

 

Чего не любит автор? Он не любит например О. Мандельштама, не воспринимает его сусального золота, игрушечных волков, его бессонницы, еврейства, как архетип вечного недовольства. Но у Ровнера нет витализма Мандельштама, нет бунта против тьмы, вотума недоверия смерти, страха уснуть, ибо может больше солнца и не увидишь. Его корни в московско-питерских 60-ых и сплетены с корнями таких сокровенных поэтов как Леонид Аранзон и Станислав Красовицкий, Илья Бокштейн и Владимир Кавенацкий, Леонид Губанов, заслоненных позже публичными фигурами наподобие Бродского и Амальринского.

 

"Этажи Гадеса" — это не дантовский ад, висящий на тонкой проволоке человеческого эгоизма, не иудейский Шсол, не 9 кругов тибетской авичи, а типологическая раскладка той отрицательности, которой на земле больше, чем человек предполагает, — слои недочеловеческого, вплотную соприкасающиеся с постчеловеческими.

 

Наконец, "Ода Маре", где иллюзии текста, играют роль метафор, говорит, что в отражении нет никакой действительности.

 

Что же отражается в зеркалах поэтов? Свеча, цветок, лицо женщины. У Ровнера влага, внимательность, игра. Это отсвет в зеркалах будущего.

 

Его мир — мир Лилы («лил» — по-арабски "ночь"), которую воспевает поэт, и где вечно разыгрывается драма, совершённой ошибки, состоящей из бесконечной практики её исправления.

 

Настоящий поэт — всегда философ, который не отождествлён с тем, что происходит, его не продавливает никакой эгрегор, не поглощает никакая система, потому мыслит свободно от уз своего времени, мысли, порождаемые его фантазией, в конце концов, открываются нам как мольба: "Царь небес, успокой дух болезненный мой".

 

 

 

*эмфасис - подчеркивание, ударение, эмфаза; делать ударение на чем-либо, уделять особое внимание чему-либо; подчеркивать (выделять) что-либо, придавать особое значение чему-либо.


**анамнесис — (греч. anamnesis припоминание, воспоминание) в учении Платона (диалоги «Менон» и «Федон») понятие, описывающее основную процедуру процесса познания.


***алетическая модальность выражается с помощью операторов (функторов) "необходимо"(□), "возможно"(◊), "случайно"(Ñ). Основными алетическими понятиями принято считать понятия возможности и необходимости. Для выражения возможности в русском языке употребляются слова "возможно", "может быть", "вероятно" и др. Для выражения необходимости употребляются слова "необходимо", "должно быть", "следовательно" и др.


 

<<<     ОГЛАВЛЕНИЕ     >>>

 


Ключевые теги: другие люди
 
 
 
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
 
   
 
 (голосов: 0)
Комментарии (0)  Распечатать